Быть или

21.08. Сегодня умерла Татка. Димедрола наглоталась, полетать, наверное, хотела. Днём вышла мусор выбросить, а тётя Люся сидит на полу и смотрит обезумевшими глазами. Я говорю – здрасьте, тёть Люсь. Она задёргалась, и тут из двери вывозят коляску, Татка вся белая лежит, не дышит уже, а я поверить не могу, только говорю – зачем? А дядя Андрей говорит – бешеная была, смотри, с неё пример не бери.
23.08 Сегодня были похороны. Никого из наших не было, только я. Все стояли, рыдали, а потом пили водку.
А я только смотрела и думала – зачем?
Да, все очень хотели этого. Только зачем?
24.08. Сегодня Кося подрался с Дашей. У Дашки вырван клок волос, а у Коси ухо и пуговица. Мазала всех зелёнкой и кормила Вениной шоколадкой. У Толика жуткий насморк. Достали.
Тётя Люся сегодня спрашивала, не хочу ли я купить у неё Таткину кровать, пустует всё-таки. Сука.
27.08. Сегодня ночью приходила Татка. Живая. Села на кровать и говорит – как дела? Так просто. Я говорю – ты же мёртвая? А она – ну и что? Я говорю – как что? Тогда как ты здесь? А она – думаешь, если умерло тело, умерла я?
Ещё приходил Веня. Толик вытер сопли об его штанину, а он начал орать. Я говорю – он же маленький, не трогай его. А он – у тебя весь дом в этих маленьких. Уже пройти, - говорит, - нельзя, всё маленькие под ногами. Урод.
30.08. Татке 9 дней. Она сегодня опять приходила. Я её спросила, зачем она это сделала, а она ответила – а зачем бы я этого не делала? Я говорю – ради меня. А она – ну я и так с тобой. А ещё она сказала, что тётя Люся кровать Поморцевым продала за 250 р. Ну правильно, ей сколько лет было, кровати этой.
Скоро в школу. А я даже забыла.
31.08. Последний день каникул. Как обычно, ходили, пили пиво, орали песни, разбили стекло в палатке.
Потом я засобиралась домой. Веня хотел меня удержать, а я ему сказала – нет, меня Татка дома ждёт. Он мне сказал – ты чего? Какая Татка? Она умерла. А я говорю – это для вас она умерла, уроды, мудилы хреновы. Веня отпустил, только пальцем у виска покрутил.
1.09. Началась школа. Сегодня видела Колю – Ирка сказала, что его Колей зовут. Курил с друзьями. Он всё такой же маленький и небритый.
Мама заболела, температура и насморк, как у Толика. Инфекция, наверное. Надо бы Косю и Дашу изолировать, только куда? Кстати, у них день рождения через 2 дня. Вытрясла у отца деньги на подарок, а что подарить – не знаю. Надо у Татки спросить.
2.09. Коля. Ко – ля. Ни – ко – лай. Собачье имя. Только не бульдожки или мопса, а чёрного, высокого и строгого ротвейлера.
Сказала об этом Татке. Она спросила – новая любовь? Я говорю – какая новая? Старая. А она – фи.
3.09. День рождения Коси и Даши. Отец по случаю пришёл бухой. Я взяла детей в кино на мультики, погуляла с ними, потихонечку накормила мороженым и колой. После этого Даша в автобусе сказала – Юлечка, ты хорошая. Ура.
4.09. Утром отец просил у меня прощения, а мать мазала тоналкой правый глаз, думала, я не увижу. Я и сказала – ты к матери иди, ей теперь на работу показаться стыдно. Ещё сказала – и к детям. Им ты праздник испортить хотел. Он начал орать, замахнулся. А я не боюсь. Он меня и Толика не бьёт. Только маму и детей. Я так и сказала – ну, попробуй, ударь. Он пошипел и на балкон курить ушёл.
6.09. Приходил Веня. Спрашивал, что со мной тогда было. Я не ответила, пусть подумает. Ещё говорил, что я замечательная, а ему больно, когда я грустная, что всё пройдёт и кучу другой фигни. Я ему не сказала, что он меня достал, и не пошёл бы он куда-нибудь подальше. Особенно, когда он достал шоколадку. Я её потом выкинула, а то у Коси с Дашей скоро диабет начнётся. Ушёл грустный, кажется, догадался.
Потом приходила Ирка. Сказала, что все уроды – её новая любовь, потому что не звонит, я, потому что задолбала её со своим Колей, и Веня урод – потому что урод. И она тоже урод, потому что всех нас терпит, и зачем она это делает, если легче этого не делать, а на всех нас плюнуть и жить спокойной жизнью. Я пожелала ей всех благ и послала в задницу. Она тоже ушла обиженная.
Эх, одна Татка на меня не обижается. Жалеет, наверное. А давно пора.
Шучу, не бойся.
7.09. Татка вчера сказала, что я дура и что я торможу. Так и сказала – чего тормозишь? Думаешь, твой Коля будет тебя вечно ждать? Я говорю – страшно. А она – тебе? Не смеши мои носки.
А и правда. Чего я жду? Завтра подойду. Или послезавтра. Как получится.
9.09. Татка мне сегодня показывала своё свидетельство о смерти. Имя написано – Трухина Наталья Викторовна. Так странно, написано, что её нет, печать поставлена, даже фотография есть, а Татка есть, живая, рядом сидит, курит. Я говорю – прикольно, наверное, смотреть на своё свидетельство о смерти. А она говорит – даже не представляешь.
10.09. Ура, я сделала это. Сегодня заговорила с Колей. Он в столовой сидел, булку ел, а я подсела, и начала с ним болтать. Блин, почему к незнакомым, абсолютно левым парням подходить знакомиться удобно, а к Коле – нет. Страшно к Коле. Татка сказала – потому что важен результат, а на тех тебе посрать с высокой горы. Не тупая, понимаю. Вот только зачем?
12.09. Коля хороший. Коля ласковый. Коля сейчас зайдёт, и мы пойдём гулять. Я впервые вижу, чтобы кто-то меня понимал лучше Татки. Надо бы им познакомиться.
Интересно, а Татку ещё кто-нибудь видит или только я? Наверное, нет. А то бы не говорили, что я всю ночь во сне разговариваю.
15.09. Наверное, я схожу с ума. Так странно. Нет, это должно было когда-нибудь случиться. Только не представляла, как.
Кажется, я влюблена. Эти руки, пальцы, этот голос. Мы вчера разговаривали об этом, и не только. Смотрели на звёзды. Люблю. Люблю-люблю-люблю.
Остальное – только фон. Веня, семья, школа – ничего не осталась, всё куда-то ушло, умерло. Только я и он.
Эх, Веня, Веня… А, собственно, кто такой Веня?
16.09. Разговаривали. Целовались. Весь вечер. Он – не такой. Он – особенный. Понимает, без слов.
Рассказывала самое личное, большое, про Татку рассказала. И он понял. Никто б не понял, а Коля – да.
Люблю.
Вот только Татке это не сильно нравится. Смотрела злыми глазами, ревнует, наверное. Глупо. Она же знала, что когда-нибудь это произойдёт. Взрослею. Будет муж, дети, внуки и долгая счастливая старость.
Втянулась. Без него – никуда. Некуда.
18.09. Ходили сегодня с Колей на фонтаны. Скоро их отключат. В последний раз. Потом были в кино. Фильм – не помню. Дедок там был толстый, потный, в рваной майке.
Ходили в Макдональдс. Какая-то тётка несла кока-колу и нечаянно вылила её мужику на спину. Потом долго вытряхивал кубики льда из-за шиворота.
На Арбате притусили к каким-то панкам. Мы шли, а они пели Гражданку. Я подпела, и нас позвали. Потом Коля с ними болтал, я пела, а Винт ходил с кепочкой, деньги собирал. Через час все скорешились, мне дали двадцать один рубль 40 копеек, огромную жёлтую булавку, телефон Винта на всякий случай и мы ушли.
Хорошо, когда рядом есть поддержка, опора, друг, любовник, Коля – всё в одном лице.
Татка не приходила. Славно выспалась.
20.09. Сегодня утром пришла к Коле домой. Он был один, спал. Тут-то всё и случилось.
Самое странное, было всё равно. Приятно, конечно. Но он, такой красивый – для него это было далеко не на высоте. Но не сравнится с тем, первым. Это вообще смешно вспоминать – шикарный пшш. Да и зачем? Были, первые, а сейчас Коля. Остальные – вон.
21.09. Коли нет.
Нет. Может, случилось что? Дома никого.
Он просто занят.
Скоро зайдёт. Конечно.
Звонила. Мама сказала – ещё не приходил. Видишь? Просто занят.
Опять звонила. Теперь спит.
А Татка смотрит так странно. Говорит – предупреждала. Что, что предупреждала? Ей хорошо – 50 колёс, и теперь размышляет о смысле жизни.
Он придёт. Завтра. В школе его не было, значит, занят. Завтра. Значит, завтра.
22.09. Нет. Его Нет.
Татка опять начала ухмыляться. А я ей высказала всё, что думаю. Если она такая правильная, что ей не жилось спокойно? А она сказала – а теперь слушай, отвергнутый любовник. Я тебе говорила, что всё так и будет? Я знала. Ты знала. Все знали. Просто все боялись, а я – нет. Мне уже нечего терять. Вот и вся любовь.
За что?
24.09. А вот вы все и в заднице. Коля пришёл. Ну не мог он раньше прийти. Мы опять трахались. Fuck! Это было здорово!
И где Татка? Пусть посмотрит. Я знала, да. Он придёт. Я это знала!
25.09. Приходил Веня. Боже мой, я уже и забыла! Резкие перемены – букет роз. Хотя, мог и не стараться. Я уже соскучилась по шоколадкам.
Начал страдать – что происходит? Я его забыла. Он страдает. Что делать?
Я ему так и сказала – прости, я влюблена. Он – кто? А я – какая разница? Он – может, это не помеха? Всё пройдёт, вот увидишь. Это временно. Всё пройдёт. А я ему – что пройдёт, Веня? Что? Всё уже прошло. С тобой. Я люблю его. Я трахалась с ним. Я не могу без него. Не мешай.
Побитый взгляд – как? Вот так.
А он, дурак – я понимаю. Прощу. Но не надо так, пожалуйста. Ты что, не видишь? Это я без тебя не могу. Пусть. Пусть, он. Но не надо. Не надо.
Ну и лох же ты, Веня. Бери свои розы и сваливай.
Розы оставил на ящике. Когда он ушёл, я вышла, взяла букет, поставила в вазу. Запах теперь по всей квартире.
27.09. Приходила Ирка. Говорит – пойдём потусим. Что киснуть? Я говорю – а Коля? Вдруг придёт. А она – ну и замечательно. Пусть побегает поищет.
Пришли в клуб. Музыка, народ. Драйв. И тут смотрю – Коля. За столиком. С бабой.
Я не смогла. Подошла. Говорю – как же так? А он, пьяный – да пошла ты на хуй. Охотница за привидениями.

28.09. Кося утром свалил вазу с розами на Толика, а Даша запихала лепестки себе в нос, рот и уши и подавилась. Орали все трое грузинским хором. Спела им песню про мамонтёнка, и успокоились.
Опять приходила Ирка. Говорит – через 2 дня година. Я помню. Говорит, собираемся все у Вени. Я говорю – не приду. А она – тупизм. Ты ведь не на Веню придёшь смотреть.
Ещё говорит – кстати, вчера в клубе был Коля. Я говорю – я знаю. Она – с бабой. Я говорю – я знаю. А она – Люльк, не грусти. Мудила он.
29.09. Приходила Татка. Сидели на балконе. Долго. Всю ночь. Говорили. Потом она – уже новый день. Тридцатое сентября. Я говорю – да. А она – целый год. Я говорю – Тат, всё. Тебя это не должно беспокоить. Она говорит – тебе легко. Ты не видишь это опять – море. Дождь, пот, пиво, кровь, слюни – вместе, целое море. Больше ничего. И ты вся в этом дерьме. И никто, никто не виноват. Сама в дерьмо. Ты – дерьмо.
Я говорю – хватит истерик. Пора давно понять.
А она – а я ведь скоро его увижу. Посмотрю. И как мне объяснить, что я сама задыхалась в этом море дерьма? Мне просто повезло, ему нет.
Тут я начинаю орать – ты что, ебанутая? Кому ещё повезло? А ты что, не сдохла? Только его все оплакивают, вспоминают. А кто помнит о тебе, кроме меня? Нашла источник вдохновения – бедный Миша, какая я сука. Его и так все жалеют. А ты? Кто пожалеет тебя???
А она так тихо-тихо – а зачем меня жалеть? Я сделала то, что хотела. Моя мечта. После этого. Я счастлива. А он?
Ты счастлива, Татка?
30.09. Все пили у Вени на гараже. В углу валялись остатки того мота. Сто пудов, месяц назад их не было. Помолчали. Выпили водки.
Веня напился, начал страдать – понимаете, он был моим братом. Глупым, но любимым. Единственным. Больше никого. И вот приходят всякие суки и просто так забирают, убивают самое большое. Ценное.
Смотрит на меня. Иди ты на хуй.
А он продолжает – а потом ещё идут отмазы, типа, он был пьяный, он сам захотел. Все знают, что он любил эту шлюху. Она попросила, он согласился.
Пальцами треснула пластмассовый стаканчик.
Веня видит. Продолжает – а что, Люленька, не так? Если бы эта сука, твоя подружка, не захотела бы покататься, ничего бы не было. Он бы щас с нами сидел. Конечно, после 2 пузырей водки на харю! В 17 лет.
С размаху бью его по роже. Подбегает Кабан, оттаскивает меня:
Люля, ты пьяная. Иди домой, а?
На площадке стоит тётя Люся – Юленька, живая? А её за что? За что? Плачет.
Мама говорит – Юль, иди домой. Сегодня Наташе 40 дней.
Вслед голос тёти Люси – на 40 день душа отлетает. Раньше я её хоть чувствовать могла, рядом была… А теперь…

3.10. Проводили в школе опрос – кто куда собирается поступать. Не поздновато ли? Или рановато? Не знаю.
Мне всё равно.
У отца обострился рак. Рак? Давно? Давно. Никто не знал. Говорили – гастрит. Говорят, недолго ещё. Выписали обезболивающего.
Толик ходит по квартире и говорит – баба, баба… Даша смеётся над ним. Говорит – влюбился.
7.10. Отцу, кажется, не мешает его рак. Пришёл бухой. Орал – я больной человек. Имею право.
Дети боятся. Маму это достало. Прибегала тётя Люся. Говорит, что беременна. Когда успела?
15.10. Татка, ты счастлива?
Конечно, не представляешь.
Не жалеешь?
О чём? Здесь хорошо. Всё есть, и терять нечего. Удивительная лёгкость.
А Миша?
Мише – так же хорошо. Мы вместе. Говорит, спасибо. Теперь у него есть я. Здесь все друг друга поддерживают. Тебя только не хватает.
20.10. Сегодня гуляла по Арбату и встретила Винта. Узнал! Говорит – привет, как житуха? Я говорю – ничего, потихонечку. Он – а где ж твой мальчик? Коля, да? Я – ой, не знаю… он как стащил у моих родаков три штуки баксов, я его больше и не видела. Теперь беременна, и даже денег на аборт нет. Он тут аж весь изогнулся – как? Как мог? Вот мудак! Какой адрес? Я – не надо. Не трожь дерьмо, вонять не будет. А он – нет уж, пидорам место у параши. Давай адрес. Пацаны! Сюда! Не волнуйся, мы его так, маленько… так какой адрес?.. чего – чего? А… Ну всё. Жди.
21.10. Сегодня Кося порезал палец. Полезла за пластырем, нашла папин димедрол, мамин валокордин, анальгин, дибазол, даже активированный уголь.

Лежу на диване. Начинает орать Толик. Встаю. Голова немного кружится, ноги ватные. Пою ему песню про собачку. Он успокаивается, засыпает.
Подхожу к Косе и Даше. Даша ещё не спит. Спокойной ночи, сладких снов.
Ложусь. Спите мои хорошие. Я ещё немного побуду с вами. Дней 40.




wind

Я сегодня училась ловить ветер в ладони.
Он кричал, и сердился, и бил меня по лицу.
Я шептала: «Не надо. Послушай». Но в злой агонии
Он ревел и пытался уйти к небовому кольцу.
И мы плакали с ним под звёзд заунывное пенье.
Он ведь всё понимал, но и первый сдаться не мог.
И под утро, в ночное осеннее тленье
Он забился в руках, как маленький рыжий зверёк.




весна

Улица была грязная и мокрая. Горы грязного снега были похожи на халву, а под ней – лужи, грязные.
Мы пошли в подъезд, на 16 этаж. Там тоже было грязно – ещё не убрали после вчерашнего. Весь пол был в чём-то липком – портвейне, с прилипшими к нему бычками, стёклами, плевками и семечками. В углу кто-то наблевал. 3 верхние ступеньки были заставлены пустыми бутылками.
Мы сели на подоконник. Юрик открыл зубами бутылку пива и стал громко отхлёбывать.
Вышла бабка. Начала орать. Потом увидела наши постные рожи и ушла обратно.
- О чём думаешь?
Я протянула руку за сигаретой. Юрик вложил её в мои пальцы и поднёс зажигалку. Pall Mall синий.
Всё просто, как банан. Есть я, есть Юрик. А есть Паша. Юрик знает об этом. Но Паша – не Юрик. И Юрик тоже знает об этом.
А глаза у Паши такие синие-синие, как вечернее весеннее небо. И звёзды, яркие и холодные.
«Ещё в болях белеет снег,
А воды уж весной шумят…».
Что-то с грохотом упало и разбилось на много кусочков.
- Кристин, ну хочешь я на голову встану? Я могу! Хочешь?!
«Весна», - подумала я и заплакала.




свои люди - сочтёмся

Начинается новый день.
Начинается со звуков – где-то во сне трещит будильник. Потом, часов в 7, выходит на работу дворник и матерится на все 16 этажей. Скрипит родительская кровать, жужжит папина бритва, кипит чайник, хлопает дверь.
Потом в комнату проникает из кухни горячий запах гренок с сыром. Запах холодного воздуха и табака с улицы в открытую форточку. К этому примешивается яблочный аромат шампуня на ещё чуть влажных волосах. И ещё что-то, что-то давно знакомое и родное, чем пахнет подушка, одеяло и всё вокруг.
Затем Катька встаёт, ищет тапочек и идёт в туалет. Причёсывается, одевается. Завтракая, смотрит сериал, потом слушает музыку и перечитывает старые журналы. Мучает кошку, перевешивает постеры и ест печенья. В общем, ведёт свой обычный насыщенный день.
Мать начинает ругаться примерно с 12. Сначала по-хорошему, отдельными фразами. Потом начинает ворчать. К часу срывается на продолжительный крик. Она кричит, что Катька дура, тупая, ни хрена не соображает, что выдет из неё уборщица в школьном туалете, и замуж она никогда не выдет, потому что ещё чуть-чуть посидит, и её задница в дверь не пролезет. И кому она нужна будет, такая жирная? Только родителям, а будет хамить, и родители её выгонят. И будет Катька слоняться по улицам, под дождём, по лужам, с мокрыми ногами. Даже в подъезд погреться не пойдёт, не пролезет попа. Одинокая мокрая Катька с метровой задницей…
Мать хлопает дверью, а Катька садится на пол у окна и плачет. Так горько, что через несколько минут её становится жалко, и я подхожу к ней и трогаю за плечо. Она, конечно же, орёт: «На хер пошла, мелюзга!» Ну и пожалуйста, я всё равно здесь буду сидеть. Сейчас она начнёт жаловаться на мать, что чья б корова мычала, пусть сначала на своё пузо посмотрит. Потом, что все её достали, никто не любит и не ценит. Из всех её пацанов только Вовка её понимал, и то, потом Ирка – сука увела. И подруг у неё нет настоящих, все так и норовят ей гадость сделать, и этот кретин Илья её достал конкретно. В этот момент мне её становится очень жалко. Пусть она ругается на меня всё время, но она же моя сестра, и она мне доверяет. А я это потом расскажу Таньке Королёвой, когда мы с ней проблемы взрослых обсуждать будем.
Катька успокаивается, звонит Светке, красится, роется в шкафу и слушает музыку. Мама уже не кричит, она режет картошку в суп.
Заходит Илья и Катька уходит с ним. А я бегу к Таньке, сказать, что Катька врунья, только что говорила, что Илья ей надоел, а сейчас ушла с ним гулять. И вообще, всё это мне надоело, никто меня не любит и не ценит…
Катька приходит вечером, ужинает, болтает с мамой, как ни в чём не бывало, смотрит телевизор, включает магнитофон, ложится на кровать и плачет. Я подхожу к ней, она орёт: «На хер пошла, дура!». Я не отхожу, вдруг она кричит опять: «Ты что, тупая?» Тогда я отхожу, сажусь на пол у окна и начинаю плакать. Потом громко плакать, начинаю хлюпать, потом встаю и подхожу к Катькиной кровати за платком. Сажусь обратно и начинаю выть, как оборотень в «Страшилках». Тут Катька не выдерживает, прыгает с кровати и опять орёт на меня, что я идиотка мелкая, и не пошла б я далеко, и убегает в ванную, «смывать штукатурку». Я плачу по настоящему.
Минут через 40 Катька приходит, ложится и выключает свет. Я наклоняюсь к ней и говорю: «Кать, прости меня». А она орёт: «Бля, да ты дашь мне поспать?»
А потом, минут через пять, поворачивается и говорит: «А Светка, кстати, такая дура…».